Очень Простые Мы. ищи себя всегда… - Delicate Wind

Кадр 3…

Прежде, чем может вернуться к описанию прошлой недели, я хочу остановиться на сегодняшнем дне, он был очень необычным и, по-моему, достоин того чтобы его запечатлели на этих страницах. Вкус его – чуть—чуть горького миндаля.

(Что-то моя книга получается слишком запутанной, словно составленной или склеенной из разрозненных кусочков. И я сам сегодня собран из кусочков, довольно плохо склеенных друг с другом, но ладно. Такой Я).

И так. Сегодня, 17 сентября 2004 года я понял, что кончилось лето. Это стало понятно, когда я вышел на улицу и соприкоснулся с холодным утренним воздухом, настоящим воздухом осени. Из него исчезла теплая расплывчатая мягкость лета, зелено-золотая, солнечно-травяная мягкость, когда ты ощущаешь себя таким ленивым и томным, до изнеможения.

Мое тело рассекали ледяные струи ветра, по воздуху летали, сорванные озорными руками бога, куски листьев. И прохожие неслись по своим делам, торопясь укрыться в теплых берлогах автобусов. Небо каждую секунду меняло цвет, в основном тасуя оттенки серого и темно-синего. За воротник просачивался и тек по телу мерзкий дождик, отчего мне казалось, что по спине бегает целая толпа муравьев. Вся эта реальность вмиг разрезала меня на миллион отдельных кусочков, вопящих, что им холодно, и тут же слепила обратно, забрав последнюю надежду на продолжение бабьего лета. Видимо оно не вернется.

Все стало очень резким, и четким, тело наполнилось от холода какой-то легкостью, но я не обратил особого внимания на эти изменившиеся ощущения себя, торопясь как все занырнуть в пасть ближайшего автобуса. Вот еду. И осознаю меланхолию, разлитую в природе. Мне тоже не особо весело, ведь сегодня я впервые за неделю иду на работу, где как всегда вымотаюсь до такого состояния, что перестану замечать самого себя.

И так и происходит, прихожу на работу, где я занимаюсь сборкой сэндвич-панелей, (из них строят офисы и прочие административно-магазинные здания), и там меня ждет громадный заказ сразу на тысячу панелей. Работа на пару месяцев. Я превращаюсь в безликий винтик в коллективе, строго согласованный с другими. Мы все работаем, работаем, работаем, ничего не замечая кроме дела. Время, когда ты винтик, убыстряется. Раз и обед. Первый перекур. Горький вкус никотина. Пауза.

Чуть выпадаю из состояния ни о чем не думающего винтика и впервые с утра гляжу на мир. Он засыпает. Похож на медведя, готовящегося к зиме. Обед тянется медленно. Я смотрю, как ветер крутит по воздуху метель из полистероловой крошки, эта буря накрывает меня и мелкие, как жемчуг, белые песчинки бьются об лицо, загрубевшее от постоянного контакта со стекловатой, используемой для прокладки панелей. Чертыхаюсь, и захожу внутрь цеха.

Обед закончился, звучит визгливый гонг и все начинают крутиться в бешеном темпе, как та же метель на улице. Но вот стрелки замирают на шести и мы, радостные, сбрасываем с себя состояние винтиков, шестеренок, и валиков, в механизме работы. Наконец мы свободны! Впрочем, это не относится ко мне, у меня не бывает выходных. Я всегда в работе, ведь надо осознавать мир и как-то пытаться донести это свое понимание до других людей. Но сил все осознавать почти нет, как нет и желания. Попытаюсь? Может это кому-нибудь нужно?

Единство цеха окончательно покидает меня и одинокой, безликой, грязной тенью бреду по улицам по направлению к кукольному театру, там сегодня проходит спектакль в котором участвует мой Ангел. Кажется, «Мертвые Души».

Сам я давным-давно тоже учился в другом театре Города, но к счастью ушел, осознав весь ужас происходящего за кадром яркого мира лицедейства. Вызывало тревогу засилие страшного апофеоза пошлости в театре, которое руководитель пытался возвести в культ и мало того, убедить жителей, что это и есть настоящее искусство. И это ему почти удалось, ведь убаюканные безумными красками ШОУ, зрители города К давно перестали понимать разницу между высоким и низким, утонченным и презренным, просто ловя свою душу на удочку сиюминутного удовольствия занять свой ум, каковое так услужливо создавал им дьявольский Карабас-Барабас этого адского театра.

Он содрогнулся, вспомнив зловещие слухи об актрисах, поставляемых богатым бизнесменам после спектакля, такие же ходили про «подземный» ресторан в их городе. Слухи? Но ведь он помнил, что сделали с одной девочкой «ученики-актеры», когда он сам находился в этом вертепе бесовской цыганщины. Нет, забыть..Забыть… И он нервно закурил еще, пытаясь волшебным ядом дыма скрыть от себя страшную картину прошлого, встающую перед ним… Забыть чужую боль! ЕЕ растоптали и унизили, грубо изнасиловали свои же, потом заставили все вычеркнуть из души, и принудили дальше работать в этом же театре!

Робкие попытки нормальных людей вывести Карабаса на чистую воду, ломались об зловещую паутину спин зятьев директора, опутавших местную власть кричащими табличками должностей. Невольно здесь вспоминается другой роман великого автора – «Бесы». Никто не докажет ничего… Ведь у обычных людей не возникнет даже мысли, про страшную изнанку этого «псевдо-искусства»!! Кто заподозрит этих «уважаемых людей»? Никто..Никогда и Ничего… Кто посмеет сказать против них? Нет, к бесам прошлое! К бесам!!! Тут еще пытаются верить и творить высокое!!

Захожу в помещение и устало валюсь на рыжий выцветший пуфик у входа, предварительно спросив у билетёрши когда закончится спектакль.

Она что-то сварливо бормочет, сердито разглядывает меня – оборванца, двадцать раз переспрашивает о сути вопроса и наконец, выдает: «В семь». Сижу и кручу в пальцах зажигалку. Лениво возжигаю огонь, гашу, снова зажигаю. Мысли в свою очередь лениво ползают во мне, как черви, прогрызая ум смутным желанием что-то сделать. Сделать что? Тут с треском вспыхивает лампа в коридоре, до этого полутемном, и появляется подружка Оли… Вика… Или Саша? С ребенком на руках… Она тоже актриса из ее театра, только сегодня не участвует в спектакле. Она идет ко мне, покачивая своими аппетитными бедрами, и с кем-то выясняет отношения по телефону – завидев меня, использует мое присутствие для окончания разговора, резко бросает телефон в сумку из поддельной крокодильей кожи. Я немного встряхиваюсь и завожу разговор, а внутри меня кто-то наводит резкость, все сильней и сильней, и вот ум опять ясен и спокоен. Только тело зудит от работы.

Мы о чем-то болтаем с ней, тело продолжает болеть, а в голове уже кончили наводить резкость и теперь вкручивают множество электро-лампочек. «Ты смотрел спектакль? Иди, посмотри». «Да, нет, я тут с работы». «Ну. Ты знаешь, ведь ты сам знаешь, что надо просто встать и пойти посмотреть». (Слегка улыбаясь – она). «Тогда забудешь об усталости». «Да, я тут примерно о том же и думал. Только так трудно заставить себя встать и сделать это». «Попробуй. Ты больше говоришь себе, что не можешь этого».

Она холодно улыбнулась мне, явно думая о чем-то своем, и тут же отвлеклась на ребенка, начавшего плакать. Я даже не успел сказать ей что-то важное, вертевшееся на языке. «Я пойду, поищу ЕЕ. Наверно уже можно». Я встаю и иду к боковой лестнице для артистов, по пути заставив себя во всех подробностях изучить фарфоровые тарелки, висящие над ней. Поднимаюсь по скрипучей деревянной лестнице старой кирхи, теперь использованной для театра, вдыхая в себя соблазнительные, такие странные ароматы – запахи стружки, пыли от портьер, грима, духов и едкого пота. Вместе это составляет неповторимый сексуальный букет, никому, кроме разве заядлого театрала или артиста, не приятный. Запах творчества. Навстречу мне попадаются артисты, работники театра и, наконец, выходит ОНА. Лицо ее покрыто толстым слоем белого грима, она с улыбкой целует меня и спускается со мной вниз. «Котенок, ну как спектакль»?

«Я так устала, ЛАКС». «Я тоже». Мы молчим.

Выходим из театра. «Ты не смоешь грим»? «Нет, тут в театре нет воды. Придется так идти по улице». «Стремно», замечаю я, поглаживая бутылку с вином, которую мы вчера так и не открыли. Хочется выпить! Я дотрагиваюсь до ее щеки дрожащим пальцем, и ищу в своем сердце радость от этого, но тело так устало, что радость ощущается очень слабо. Мы идем по аллее, старый асфальт, гипсовые статуи с отбитыми носами – театр находится в парке отдыха, построенном на бывшем немецком кладбище, и теперь мои пальцы совершают замысловатый танец по исследованию ее тела. Мы тщательно укрываемся между деревьев от взглядов зрителей, проходящих по соседней тропинке.

Куски листьев продолжают, как и утром носиться по воздуху, а мы продолжаем молчать, неся утомленные тела к скамейке в глубине парка. Мне так много хочется сказать ей, но, как всегда, я говорю лишь десятую часть из передуманного за день. В голове опять ленивая муть, болото, в которое я хочу как можно скорее влить пару сотен грамм алкоголя. Может это как-то взболтает его, поднимет тину со дна?